Бумеранг, или Австралия вновь открытая Джорж Микеш Отрывки были напечаты в журнале «Вокруг света» 1970 в № 1 и № 5 Бумеранг, или Австралия вновь открытая ДЖОРДЖ МИКЕШ Перевел с английского З. Каневский Рисунки В. Чижикова Джордж Микеш, английский писатель-юморист, уже знаком читателю «Вокруг света». В нашем журнале публиковались главы из двух его книг — «Как стать англичанином» и «Танго», а всего их вышло из-под пера автора восемнадцать. Каждая книга посвящена новой стране, причем в каждой из них предметом особого внимания Микеша становится национальный характер народа — какие-то неповторимые черточки и оттенки, — словом, то, что делает один народ непохожим на соседний. В этом номере мы предлагаем вниманию читателя отрывок из его нового произведения «Бумеранг». Речь там идет об Австралии. Речь идет о пустынях и красных скалах Алис-Спрингс, золотых самородках и Большом Барьерном рифе, кенгуру и одичавших кроликах. В общем о том, что делает Австралию Австралией. Но прежде всего речь, конечно, идет об австралийцах — об их жизни и их проблемах. — Вот это и есть бумеранг, — объявил молодой служащий бюро путешествий, протягивай мне какой-то предмет. Мы сидели в приемной бюро в Мельбурне, и знаменитое оружие было, очевидно, предметом величайшей гордости его владельца. — Я купил его у аборигенов недалеко от Алис-Спрингс, — продолжал он, — и это не совсем обычный бумеранг. Я внимательно осмотрел его. А поскольку до этого мне лишь однажды довелось увидеть настоящий бумеранг, я не чувствовал за собой права считать себя специалистом по бумерангам. Я спросил: — Что же в нем такого необыкновенного? — Когда вы бросаете обычный бумеранг, он возвращается назад. А этот бумеранг — особый. Он не возвращается. — А я-то полагал, что бумеранг славится как раз своей способностью возвращаться! — Да, — кивнул он, — обыкновенный бумеранг всегда возвращается. Но ведь мы говорим о необыкновенном. Такие бумеранги никогда не возвращаются. — Но в таком случае, — продолжал настаивать я, — все на свете — разумеется, за исключением обычных бумерангов — является необыкновенным бумерангом? — О чем это вы? — нахмурился он. — Да я о том, что моя шляпа, к примеру, — особый бумеранг. И авторучка — тоже. Попробуйте-ка бросить их — вряд ли они возвратятся! — Особый бумеранг, — холодно и веско сказал он, — смертоносное оружие. Ему нет нужды возвращаться: ведь он не простой рядовой бумеранг. Сдаваться я, однако, не думал. — И вовсе не каждый обыкновенный бумеранг возвращается! Я как-то бросил один — он не вернулся и по сей день! — Вероятно, вы просто неумело бросили его. — Простите, что вы сказали? — я придал своему голосу угрожающее звучание. — Я хочу сказать, что, по всей видимости, бумеранг, которым вы пользовались, был не совсем исправен. Он вышел из повиновения либо просто испортился. Словом, не вернулся. Теперь-то вы понимаете, что особый бумеранг даст сто очков обыкновенному бумерангу: что бы с ним ни случилось, он все равно никогда не вернется! Моя первая встреча с Австралией тоже оказалась бумерангом. Одна местная организация прислала мне приглашение посетить эту страну. Ее руководители утверждали, что я окажу Австралии большую честь, если напишу о ней книгу. Я ответил, что подумаю, и продумал целых полгода, после чего написал, что согласен оказать такую честь. «Глубоко сожалеем, — последовал учтиво-ледяной ответ, — но мы берем свое приглашение назад». Прошло несколько лет, и я отправился в Австралию по собственной инициативе. Но если раньше Австралия не показалась мне достаточно интересной (иначе чего бы мне колебаться целых полгода!), то с какой, спрашивается, стати я загорелся ею сейчас? Ответ прост. Нищий невежественный сапожник (равно как неотесанный трактирщик) — личность ничтожная. Но стоит сапожнику сделать свой первый миллион — и он уже не сапожник, а «фабрикант обуви», трактирщик превращается в «пивного магната», а оба они — в членов палаты лордов. Сделай они еще по миллиону — и первый джентльмен перестанет быть необразованным, а у второго вмиг улетучатся его ужасные манеры. Оба станут «сильными личностями». Нечто похожее произошло и с Австралией. Она, если можно так выразиться, сделала свой первый миллион и собирается сделать много больше. До палаты лордов ей, пожалуй, еще далековато, но для рыцарского звания она вполне созрела. И эта книга — мой личный скромный вклад в церемонию ее посвящения в рыцари. Австралия оказалась бумерангом и в некоторых других отношениях. Прежняя юдоль каторжников стала землей, привлекающей многие тысячи граждан так называемой «матери метрополии», в числе которых немало самых блистательных умов. Утечка воров превратилась со временем в утечку мозгов… — Постой, постой! — возразит читатель. — В своем рвении доказать, будто все в Австралии подчинено теории бумеранга (или в отчаянной попытке хоть чем-то оправдать заголовок книги!), автор заходит слишком далеко. Ну хорошо, в страну теперь вместо разбойников едут ученые, а средний класс растет как на дрожжах. Но какое отношение все это, скажите на милость, имеет к бумерангу?! Верно, никакого. Но ведь я-то имел в виду необыкновенный бумеранг! НЕПОНЯТЫЙ КОНТИНЕНТ — Боюсь, что это типичная точка зрения новоавстралийца. Лично я ничего не имею против них, но, знаете ли, эти ново- австралийцы… Мой собеседник, огромного роста бизнесмен с багровой шеей, сделал паузу. — Не знаю, — ответил я. — А кто они, эти новоавстралийцы? Я-то отлично знал, что он имел в виду. «Новоавстралиец» — просто-напросто более мягкий и дружелюбный заменитель термина «иммигрант». — Значит, вы порицаете новоавстралийцев за то, что они не аборигены? — Аборигены? — изумился он. — Ну да! Ведь именно аборигены являются, так сказать, староавстралийцами! — А, вот вы о чем, — снисходительно ухмыльнулся он. — Нет, когда я говорю о старо- австралийцах, я подразумеваю не этих або (местный снисходительный эквивалент слова «абориген». — Прим. авт.), а нас, англосаксов, старожилов этих мест. А иммигранты из Европы — вот они-то и есть ново- австралийцы. — Конечно, их можно назвать новоавстралийцами, — не унимался я, — однако те, кого вы называете староавстралийцами, вовсе не являются таковыми. Просто одни приехали сюда вчера, другие — позавчера, вот и вся разница. Не скажу, что мое замечание особо понравилось собеседнику или что мы с ним сразу же стали закадычными друзьями, но, с другой стороны, и враждебность, с какой он встретил мои слова, не могла поколебать их справедливости. А оскорбленное молчание, воцарившееся после моей реплики, вовсе не могло автоматически означать моей принципиальной враждебности к собеседнику. Наоборот! Я-то хотел сделать комплимент. Молодость Австралии — одна из самых привлекательных ее черт. Однако есть здесь отдельные человеческие экземпляры, вроде моего собеседника, считающие себя лучшими среди смертных (тогда как на деле они худшие и самые бесполезные!). Они смотрят на себя отнюдь не как на сыновей неотесанных каторжников (само это слово запрещено упоминать в их компании), которые и создали нынешнюю Австралию, а как на аристократов-англичан с гордо поджатыми губами, жизнь посвятивших охоте и рыбной ловле. Они считают себя не колонистами, а колонизаторами, потомками не смиренных жертв, а героев-разбойников. Эти личности — всего лишь имитация второсортных британцев — заимствовали худшие черты английского характера: высокомерие, чувство превосходства, равнодушие, чопорность; одновременно с этим они полностью утратили такие его славные черты, как терпимость, острый вкус к политике, широкий взгляд на вещи, любовь к чудачествам и странностям, мудрое чувство юмора и самокритики. Именно из-за этих людей Австралия видит себя в кривом зеркале, гордится несуществующими добродетелями и стыдится подлинных достижений. Она — непонятый континент, не понятый прежде всего самим собою. ПЕРВЫЕ ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ Хотя Австралия и большая страна, она при этом маленький континент. Она даже меньше Европы на 14 процентов. А по сравнению с Азией или Африкой этот континент — вообще крошка. Однако Австралия — единственная в мире страна, занимающая целый материк. Как страна она примерно в 33 раза крупнее Великобритании, а австралийский штат Новый Южный Уэльс в 100 раз больше старого доброго Южного Уэльса! Австралия до недавнего времени, пока Аляска и Гавайи не получили статус штатов, почти не уступала по размерам США. Здесь мне необходимо сделать одно маленькое отступление. Все, что следует ниже, — результат моих сугубо личных наблюдений. Не хочу, чтобы кто-нибудь, познакомившись с ними, подумал, что я страшно люблю оскорблять людей. Нет, наоборот, мне всегда хочется быть славным парнем, всеобщим любимцем. Но что делать, если уж я выбрал себе такую профессию! Уж лучше обмануть ожидание твоих гостеприимных хозяев, чем быть нечестным со своими читателями. Австралийцы в подавляющем большинстве своем лишены чувства юмора. (При этом, заметьте, я вовсе не хочу сказать, что во всей Австралии нет человека с более развитым чувством юмора, чем, скажем, у меня.) Пожалуй, ни один самый горячий австралийский патриот- националист не станет доказывать, будто его страна — обитель тонкого остроумия, мягкой иронии и изысканной сатиры. Все вокруг, включая самих себя, они воспринимают с невероятной серьезностью. В каждой шутке иностранца может быть скрыт язвительный укол. Он засмеялся — значит, он смеется над ними. Вот это-то неумение воспринимать шутки, эта неспособность посмеиваться над кем бы то ни было, эта полнейшая незащищенность нередко воспринимаются со стороны как грубость и неотесанность австралийцев. Однако это лишь оболочка, глубоко под которой запрятана душевная мягкость. Они не любят критики. Вернее, критики недоброжелательной. Критику доброжелательную они вполне приемлют. Если вы щедро похвалите их, они на это не обидятся (тогда как британцы каждую похвалу, слетающую с уст чужеземца, считают снисходительной и гордо отвергают ее). Но попробуйте только заикнуться о том, что далеко не у всех австралийцев хороший почерк или что местное пиво не наилучшее в мире, и ваша жизнь повиснет на волоске! И вовсе они не такие уж «мужественные», как сами они полагают! Как я понял, их «мужество» проявляется в том, что на вечеринках и на танцах мужчины забиваются в самый дальний угол зала, как можно дальше от женщин. Проблема отношения австралийца к женщине (как, впрочем, и другие проблемы) уходит корнями в глубь истории. Когда среди австралийского буша объявились первые поселенцы, женщин в округе было крайне мало. Дело не в том, что австралийцы решили однажды не обращать на них внимания или по возможности обходиться без них, — женщин просто не было. Поэтому и сегодня, когда положение изменилось, на женщину здесь смотрят как на сотоварища, славного длинноволосого сотоварища, совершенно необходимого для жизни, но в целом ряде случаев заметно уступающего своим коротковолосым коллегам. Женщина — все равно что иностранец, перед нею боишься показаться смешным. Чтобы привлечь ее внимание, нужно, скажем, ловко прокатиться на фигурных коньках, а при этом так легко расквасить нос. Вот друг мужского пола — совсем иное дело. Как приятно находиться в его обществе, когда точно знаешь, что он не умнее тебя (при особо благоприятных обстоятельствах он может даже оказаться глупее). Друг мужчина — вот с кем австралиец чувствует себя полноценным человеком! Если уж мы обратились к историческим корням, то есть полный смысл заняться историческим прошлым Австралии подробнее. Для облегчения задачи разобьем его на этапы (причем первый этап был этапом в самом прямом смысле этого слова!). 1. Уголовное прошлое Австралии. Для простых людей это время репрессий, и потому они не любят, когда упоминают о той поре. Когда же о ней заговаривают в их присутствии, они называют все это диким преувеличением, сплошной злобной выдумкой, вытащенной на свет божий с единственной целью — опорочить великую нацию. Однако, если бы в свое время в Австралию в качестве изгнанников отправились бы не лондонские уголовники, а преподаватели из Оксфорда и Кембриджа, речь современного австралийца гораздо меньше напоминала бы наш родной кокни… Подобное отношение к прошлому укоренилось здесь, правда, далеко не у всех. В начале 50‑х годов мне не удалось обнаружить в Германии ни одного бывшего нациста. Вполне понятно, что я не рассчитывал встретить в Австралии хотя бы одного человека, готового признаться в том, что его предки — каторжники. В Лондоне один австралиец как-то сказал мне: «Мы произошли не от заключенных, а от стражников». Однако в самой Австралии мои представления были опровергнуты. Первая же встреченная мною леди, очень богатая, очень элегантная и из самой верхушки среднего класса, с которой я принялся обсуждать этот вопрос, живо сказала: — Да, я сама происхожу из семьи каторжников. Моего прапрапрапрадедушку привезли сюда в кандалах. Мне потребовалось время, чтобы осознать одну непреложную истину: наиболее «передовые» австралийцы гордятся своими предками-уголовниками. Своеобразный уголовный снобизм в Австралии растет и крепнет. Первые прибывшие сюда поселенцы были хулиганами, убийцами и ворами — не лучшие человеческие экземпляры, надо сказать! Только охранявшие их стражники были, пожалуй, не более привлекательны. Но ни тем, ни другим это качество было ни к чему. Гораздо ценнее то, что они обладали выносливостью, находчивостью, храбростью, а именно эти свойства давали возможность выжить в те жестокие дни. Однако вскоре появились более интеллигентные преступники. Последняя партия ссыльных состояла почти из двухсот биржевых маклеров, наказанных за ка- кую-то грандиозную и вполне невинную аферу. Разумеется, с их появлением средний уровень интеллигентности этой маленькой страны резко возрос. Многие нынешние австралийцы претендуют — нередко без всяких оснований — на то, чтобы их считали потомками этих самых маклеров. Да, да, ныне в интеллигентных кругах Австралии стало чуть ли не правилом хорошего тона ссылаться на предков-уголовников! К несчастью, преступников было слишком мало, чтобы удовлетворить спрос на них: до 1886 года, когда ввоз каторжников прекратился, на континент было доставлено 168 тысяч человек. И все же их ореол еще не погас, и, скажем, две сотни биржевых маклеров играют здесь ту же роль, что викинги, отважные воины и охотники у других народов. Поговаривают даже, правда с оттенком жалости и снисходительности, будто прогресс в Западной Австралии идет столь медленно именно потому, что тамошние жители не унаследовали ни одной черты от тех легендарных Двухсот[1 - Справедливости ради стоит сказать, что Австралия унаследовала не только «дух легендарных Двухсот» и нескольких тысяч уголовников, но и гордый дух ирландских повстанцев, сосланных сюда английской короной после восстания 1798 года. Дело в том, что после отделения от Англии Соединенных Штатов английское правительство решило использовать вновь открытые земли как удобное место новой ссылки, в том числе и своих политических противников. — Прим. Ред.]. 2. Колониальное прошлое оставило по себе еще более глубокую память, даже шрамы. Выть каторжником, конечно, плохо, но это скорее результат фатального невезения, и любой англичанин — а англичане славятся своей безупречной честностью — с легкостью готов простить это. Не быть жителем колонии — это уже простить невозможно! Если англичане и смотрят на Австралию свысока, то вовсе не потому, что когда- то они ссылали сюда каторжников, а потому, что они посылали сюда своих самых бездарных отпрысков. Нет ничего хуже, чем смотреть на себя глазами противника, оценивать себя его меркой. В свое время Австралия считала себя отдаленной колонией, населенной провинциалами и лишенной всяких традиций, — и действительно была похожа на таковую! Но ни одно человеческое существо, ни одна страна, ни один континент не могут продолжать жить, презирая себя. И вот в порядке самозащиты австралийцы искусно пестуют свою драчливость и задиристость. 3. В немалой степени повлияло на австралийский характер также наличие гигантских пустых пространств. В наши дни большая часть населения страны живет в городах, но мы ведь говорим о прошлом. Да к тому же открытые пространства существуют и сейчас, совсем рядом с крупными городами. Такая обширность страны научила австралийцев не быть мелочными, не обращать внимания на пустяки, не волноваться из-за ерунды. Австралиец думает и говорит о вещах значительных. Он обладает проницательностью и достоинством. Добавьте к этому, что даже сегодня многие клерки и бухгалтеры из Мельбурна, Сиднея и Перта выглядят настоящими атлетами по сравнению со спортсменами из менее благословенных уголков мира. 4. Еще одним памятным этапом в истории Австралии была золотая лихорадка, но эта эпоха продолжается и поныне, причем сейчас она входит в свою кульминацию. Если постараться, можно и сегодня отыскать золото. Кое-кто уверяет, что можно даже особенно не стараться — нужно только нагнуться и поднять из пыли самородок! Вся Австралия сделалась богаче за те последние десять лет, что я колебался, не зная, ехать мне или нет. Время, как говорится, — деньги, а поскольку традиция — дело времени, то ее тоже вполне можно приобрести за деньги! Хочешь иметь традицию — будь старше или богаче, одно из двух. Австралия приобретает как первое, так и второе, поэтому всякие разговоры об «отсутствии традиций» становятся уже малоактуальными. Не является Австралия уже больше и одиноким, всеми забытым континентом, заброшенным в самый дальний угол мира. За 24 часа вы можете прилететь туда из Лондона. За 12— из США. Ныне туризм — шестая по счету крупная отрасль индустрии, а лет через десять будет третьей. Австралия становится пригородом Америки и Европы. Правда, кое-кто из австралийцев склонен рассматривать себя как «перемещенных европейцев», что абсолютно неверно. Или как «белых азиатов», что еще более неверно. Но довольно многие считают себя просто австралийцами, которыми они успешно, прямо на глазах, и становятся. ПЕЧАЛЬНЫЙ УПАДОК АНТИИНТЕЛЛЕКТУАЛИЗМА Я спрашивал у многих знакомых австралийцев, правда ли, что антиинтеллектуализм в их стране так живуч? Да, отвечали они. Если ваш интеллектуальный уровень выше среднего, постарайтесь не обнародовать этот тревожный факт. При этом вовсе не обязательно прикидываться слабоумным, но лучше уж быть слабоумным, чем слишком умным. Если вы любите читать, скрывайте от окружающих свою слабость, ибо, заслужив репутацию книжного червя, вы погибнете без возврата! Но как тогда объяснить обилие великолепных книжных магазинов, не имеющих себе равных даже в Лондоне, Оксфорде и Нью-Йорке?! Справедливости ради скажу, что за пределами крупных городов — ив этом-то все дело! — книжных магазинов вообще почти нет. Однако и в этой области налицо явные перемены. Растет число университетов, растет число студентов. Столь большая и значительная страна, как Австралия, не может жить «хлебом единым». Ей нужны идеи; нужны квалифицированные ученые — иначе она погрузится во мрак средневековья. Когда в 1957 году был запущен первый спутник, правительство внезапно осознало, что стране нужно гораздо больше инженеров, математиков, биологов, физиков. Потому-то и стали возникать университеты, куда начали завлекать молодежь. Заодно к кафедрам физики и математики прибавили совершенно бесполезные, с точки зрения здравого смысла, кафедры филологии и философии. Во-первых, это делало облик университета более внушительным, а во-вторых, философы и филологи обходятся значительно дешевле физиков и математиков… Так или иначе интеллектуальная прослойка стала крепнуть, и ее голос стал раздаваться все громче. Правительство нахмурило брови, когда вдруг оказалось, что биохимики и специалисты в области нелинейных функций начали высказываться на темы вьетнамской войны и ядерной бомбы. Ведь их нанимали, чтобы они думали над расщеплением ядра урана, а не занимались морализированием вокруг атомной бомбы! Но уж если молодой человек- учится думать, очень трудно внушить ему, что именно он должен думать! Он все равно будет иметь свое мнение и будет открыто выражать его. Вначале не слишком громко и решительно, но будет. САМОЕ ЮЖНОЕ ПОЛУШАРИЕ Семь — слышите, не шесть, не восемь, а именно семь! — семь универмагов в различных городах Австралии были показаны мне с аттестацией «самого большого магазина во всем южном полушарии». Я насчитал пять стадионов, каждый из которых был «самым крупным в южном полушарии». Меня познакомили с очень высоким рыжеволосым джентльменом, владельцем фабрики консервированных бобов. Когда он отлучился ненадолго, мой спутник заметил, что он еврей. — Разве это так уж важно? — спросил я. — Еще бы! — последовал ответ. — Ведь он самый высокий рыжий еврей во всем южном полушарии. Я был ошеломлен, но не сдался: — Лучше бы ему быть адвентистом седьмого дня. — Это почему же? — Да просто потому, что их меньше, чем евреев. Звучало бы куда убедительнее: «Самый высокий рыжий адвентист седьмого дня». Мой собеседник был неумолим: — Нет, он самый высокий еврей! — Пожалуй, даже не так, — с готовностью подхватил я. — Он самый высокий рыжий фабрикант консервированных бобов еврейской национа… Он прервал меня. Предмет был достаточно серьезен, чтобы терпеть всякие там шуточки: — Я повторяю: это самый высокий рыжий еврей в южном полушарии! Именно в те дни мною начала овладевать навязчивая идея бросить на время писательскую деятельность и всерьез заняться установлением какого-либо рекорда. Наш век обожает всякие рекорды — важно только, чтобы они отличались полной бессмысленностью. Если, скажем, кто-то объявит, что он написал самую длинную поэму из всех, что когда-нибудь писались под водой шариковой ручкой «бинго», можете быть уверены: от этого выиграет не только шариковая фирма, но и автор подводной поэмы. Наверняка ее тираж будет полностью распродан — пусть он даже превышает тираж стихов Китса и Эллиота[2 - Джон Ките (1795–1821), Эбенезер Эллиот (1781–1849) — выдающиеся английские поэты. — Прим. Ред.], вместе взятых, упорно писавших на сухой земле. Я долго изобретал, чем бы заняться, но на ум пришла одна-единственная мысль: объехать на машине земной шар задним ходом… Плевать, что долго, — зато я буду первым, кто проедет по экватору задом наперед! В каждом городе меня будет ждать торжественная встреча, а вместе с нею слава и богатство. У меня будут брать интервью на телевидении, в мою честь назовут консервированные завтраки и компоты из сухофруктов. В конце концов меня удостоят рыцарского звания, и — вершина вершин! — я напишу книгу, которая, впервые в моей практике, будет распродана… В одном не очень большом австралийском городе мне показали пивоваренный завод, охарактеризовав его как самый крупный в южном полушарии. В другом городке мне с нескрываемой гордостью дали понять, что местная турецкая община — самая большая в южном полушарии. — А мне почему-то кажется, — усомнился я, — что в Иоганнесбурге турок гораздо больше. — Как называется это место? — переспросил сопровождающий меня джентльмен. — Ну, то, что вы сейчас упомянули? — Иоганнесбург. Он, понимаете ли, в Южной Африке. — Знаю, знаю. Только мы здесь у себя не считаем, что этот самый Иоганнесбург находится в южном полушарии. — Но, к несчастью, это так, — кротко заметил я. — А я и не спорю, — холодно отпарировал он. — Я лишь говорю, что мы здесь не считаем, что этот город находится в южном полушарии. В Сиднее я часто играл в теннис в паре с Джорджем Мольнаром, знаменитым художником- иллюстратором. Как-то мы изо всех — сил бились за победу против австралийской пары, но в итоге проиграли. — Не беда! — утешали мы друг друга. — Все равно мы остаемся самой сильной теннисной парой писателя и художника венгерского происхождения во всем южном полушарии! БЕЛЫЕ АВСТРАЛИЙЦЫ Австралия изобрела новый вариант знаменитой сказки о голом короле. Вместо того чтобы воскликнуть: «А король-то голый! На нем нет никакого платья!» — австралийцы кричат: «Нет никакого короля — только его платье!» Во всяком случае, таково их отношение к политике «Белая Австралия». Всякому ясно, что она, эта политика, существует, что она не просто политика, а закон этой страны. И все-таки почти все встреченные мной высокопоставленные австралийцы делают вид, будто ничего подобного они не знают. Кое-какие внешние признаки, так сказать отделка, существуют, но все это лишь платье, а короля в нем нет и не было! После такого категорического заявления они тотчас примутся уверять вас, что эта несуществующая политика — вопрос жизни и смерти для Австралии и что никогда, ни за что от нее (несуществующей политики) она не откажется. Еще совсем недавно лозунг «Австралия — для белых!» имел широкое хождение. Сегодня он уже не звучит столь громко, более того — сами слова «Белая Австралия» признаны крамольными, чуть ли не ругательными. Но f частных беседах вы услышите немало горячих оправданий этой политики. Чаще всего вам скажут: — Какая такая «Белая Австралия»? Если что и есть у нас, так просто политика «выборочной иммиграции». — Да, но вы почему-то всегда «выбираете» лишь европейцев. А как насчет африканцев и азиатов? — Ну, они сами виноваты — не могут пройти проверки! Некоторые терпеливо объяснят вам, что азиатов и африканцев не пускают в Австралию ради их же собственной пользы. Во-первых, они будут очень неважно чувствовать себя в совершенно новой и непривычной для них стране. А во- вторых, Австралии нужны только лучшие из лучших, только сливки. В каком же положении окажутся Филиппины, Индонезия, молодые африканские страны, если они враз лишатся всех своих медиков, инженеров, ученых? Нет, это было бы непорядочно! Один из членов австралийского парламента во время недавних прений в этом учреждении заявил, что Австралия — свободная страна, где нет места расовой нетерпимости и дискриминации. А чтобы оставаться свободной, страна должна иметь право решать, кого пускать, а кого нет. Иными словами, держите цветных на отдалении, чтобы сохранить репутацию свободного, широко мыслящего государства. В самом деле, в стране, где нет чернокожих, последние не подвергаются никаким гонениям. Впрочем, отсутствие цветных еще не означает отсутствия проблемы! Вот вам краткая история «Белой Австралии». В 1837 году, менее чем через 50 лет после того, как Австралия сделалась местом ссылки преступников, возникла необходимость законтрактовать индийских рабочих и поселить их в Новом Южном Уэльсе, но это предложение было отвергнуто на расовой почве. Во время золотой лихорадки в Австралии появилось столько китайцев (и других жителей Азии), что в 1888 году их въезд во все штаты страны был запрещен. По федеральному закону 1901 года запрещался въезд тех, кто не выдержит «письменного испытания». Закон этот был, естественно, направлен против неевропейцев, однако случались конфузы. После первой мировой войны блестящий журналист, коммунист Эгон Эрвин Киш решил посетить Австралию, но власти отказали ему в праве на въезд, поскольку Киш не сумел написать диктант на незнакомом языке. Его посадили в лодку, чтобы отвезти на судно, но он выпрыгнул за борт, сломал при этом ногу, провел несколько недель в больнице на берегу и написал остроумную, полную яда книгу о (вернее, против) Австралии. Затем последовали кое-какие послабления. В 1904 году было подписано соглашение с Японией (а в 1912 году — с Китаем), по которому в Австралию разрешался въезд купцам и членам их семей. Потом было позволено появляться в Австралии иностранным студентам, женам и детям индийских поселенцев. Но в целом мало что изменилось по сравнению с 1837 годом. Нет никакой заслуги в том, что у белого человека белая кожа. И ничего с австралийцами не случилось бы, если лет через сто они бы чуточку потемнели. Увы, интеллект алабамского шерифа, к сожалению, вещь живучая! СТАРЫЕ АВСТРАЛИЙЦЫ Аборигены — темное пятно на репутации Австралии как страны всеобщего равноправия. Ведь в Австралии, как известно, все люди равны, за исключением тех, кто не равен… Я уже говорил о том, что Австралия на наших глазах превращается во вторую Америку. Правда, у нее более скудные ресурсы, ей волей-неволей приходится быть изворотливее. Вот, например, в Америке есть и негры и индейцы. В Австралии аборигенам приходится отдуваться за тех и других… Аборигены составляют менее одного процента всего населения страны, но поскольку они распределяются крайне неравномерно, то их число кажется еще меньшим. Они в основном живут в больших резервациях и поселениях, причем в таких уголках страны, где мало кто из австралийцев бывает. С аборигенами общаются очень и очень немногие австралийцы. Подавляющее же большинство вряд ли когда видело в глаза живого аборигена и, уж конечно, не придает ни малейшего значения так называемой проблеме аборигенов. Как сказал мне один из аборигенских лидеров: «Для белых австралийцев Австралия — исключительно белая страна. Для нас — нет. Для них не существует расовой проблемы. Для нас — да». Хорошо осведомленные люди поспешат заверить вас, что сама малочисленность аборигенов сводит их проблему на нет. В 1788 году их было около 300 тысяч, затем стало 70 тысяч, а во время войны цифра увеличилась до 100 тысяч. Причем лишь 40 тысяч из них — чистокровные аборигены. 60 тысяч — смешанного происхождения. Что до меня, так мне цифра 100 тысяч кажется не такой уж ничтожной, чтобы от нее отмахнуться. Для меня и одно-единственное человеческое существо кажется достойным внимания… Другие начнут утверждать, будто эти «або» ложатся тяжелым бременем на плечи национальной экономики. Во-первых, это неправда, потому что многие аборигены честно трудятся. А во-вторых, что тогда сказать об их экономике? Ведь вторжение белых в конце XVIII столетия полностью разрушило их экономику! Пусть примитивную, но жизненно важную для них, не менее важную, чем экономика белых — для белых. Есть еще одно мнение. Да, согласятся с вами, в прошлом так оно и было, белые — и британцы и австралийцы — совершали чудовищные преступления против аборигенов, но эти времена миновали. Теперь Австралия делает все, чтобы аборигены не тревожились за свою судьбу. Что ж, эта мысль по-своему справедлива, хотя до 1964 года аборигены подвергались многочисленным узаконенным ограничениям. Да и после 1964 года узаконенное бесправие аборигенов далеко еще не было ликвидировано. Лишь 27 мая 1967 года голосами подавляющего большинства населения был принят закон, уравнивающий аборигенов во всех правах. До этого аборигенов даже не считали людьми в полном смысле этого слова — их даже не учитывали при переписи населения! Причем в каждом из шести штатов (точнее, в Австралии пять штатов и так называемая Северная Территория) были свои законы, касающиеся аборигенов. Правда, в штате Тасмания все аборигены уже вымерли, последний — в 1869 году. Так что со смертью последнего аборигена жгучая «проблема» для Тасмании перестала существовать… В действительности же положение аборигенов остается плачевным… Насчитываются четыре категории этих коренных жителей страны: 1. Те, кто продолжает вести образ жизни настоящих кочевников. Их не более 500 человек. 2. Те, кто живет в резервациях. 3. Жители окраин более или менее крупных поселений. 4. Городские аборигены. Последняя категория находится в привилегированном положении. У ее представителей есть собственные дома, приличная работа, они — полноправные члены общества. Аборигены, живущие в резервациях, не могут пожаловаться на дурное обращение. Им оказывается медицинская помощь, их учат в школах, приобщают к спорту. И тем не менее они узники государства, и их жизнь мало чем напоминает жизнь свободных граждан свободной страны. Обычно аборигены третьей категории живут в жалких лачугах из железа и картона, без всяких удобств, в ужасающей грязи и бедности. Во многих кинотеатрах небольших городков им разрешается занимать только первые четыре ряда. Их берут на самую неблагодарную работу, а женщины-аборигенки нередко вынуждены становиться проститутками. «Но скажите же, бога ради, что можно сделать для этих людей?!» Сколько раз приходилось мне слышать этот вопрос, в котором звучали одновременно раздражение и безнадежность! Впрочем, во время частных бесед с австралийцами мне неоднократно приходилось выслушивать и обвинения в адрес аборигенов (чего, кстати, публично сейчас почти не услышишь). «Они грязны и невежественны». Верно, многие аборигены именно таковы. Не очень-то просто следить за внешностью, когда живешь на жалкие гроши. Опрятность и чистота — признаки наличия собственного достоинства. Человек, насильственно лишенный чувства собственного достоинства, не слишком склонен следить за чистотой. «Даже если им предоставляется возможность посещать школу, они все равно учатся плохо». Ну, во-первых, некоторые учатся хорошо. А во-вторых, немалое количество белых учеников тоже учатся далеко не блестяще! Ребенок-абориген, если можно так выразиться, вступает в жизнь с огромным опозданием, он дает белому ребенку фору, отыграть которую невозможно. К тому же и его родители — люди неграмотные, и их совершенно не трогают академические успехи детей, нередко они даже мешают им, протестуя против бессмысленной, на их взгляд, траты времени на учебу. Опять все тот же древний испытанный трюк: заставить людей жить в грязи и порицать их за то, что они грязнули; лишить их возможности посещать школу и обвинять их в том, что они невежественны. Во время моего пребывания в Австралии там насчитывался один — повторяю по буквам: о‑д‑и‑н — абориген с университетским образованием. Кое-кто, правда, утверждал, что есть якобы еще и второй, но вспомнить его имя никому не оказалось по силам… «Они работают недостаточно усердно. Они вообще не любят работать». Как будто рабочие во всех странах Европы являют собой пример трудового рвения! Как будто те, что действительно работают, обожают это занятие ради него самого! Вряд ли можно ожидать горения на работе от человека, который твердо знает, что на работу его примут последним, а уволят первым. Доверие рождает доверие, безразличие — безразличие. Те аборигены, которым посчастливилось иметь приличную работу, трудятся великолепно. «Они слишком много пьют и быстро теряют голову» — вот еще что вам грозит услышать. Белые австралийцы пьют не меньше, и аналогичная слабость должна, казалось бы, вызывать у них симпатию. Но для белых австралийцев выпивка — одна из многих радостей жизни, тогда как для аборигена она чаще всего — единственная возможность уйти от мрачной, безрадостной действительности. Скорее всего они и впрямь не умеют пить и под действием спиртного быстро становятся излишне возбужденными. Не подлежит, вероятно, сомнению и то, что вино как бы раскрепощает аборигена, дает выход таящимся в его душе печалям, горьким обидам, толкает его на буйные, не поддающиеся контролю поступки. Произойди в жизни аборигенов изменения к лучшему, и, пожалуй, исчезли бы со временем причины этих периодических приступов неистовства, и тогда, по-видимому, аборигены научились бы пить, как полагается приличным людям. Правда, два австралийских мировых судьи — мистер Эрни Ланге и мистер Лори Уотсон уже предложили свое надежное средство для борьбы с пьянством: оба джентльмена ратуют за предоставление белым австралийцам права пороть аборигенов! Вот что заявил мистер Ланге (согласно газете «Сан- Геральд»): — Аборигены начали вырождаться как нация чуть больше года назад, с того самого момента, как им было разрешено пить спиртное… В таком состоянии абориген может украсть лимонад, конфеты, словом, все, что угодно… Нам думается, что нужно ввести порку. Кнут — единственное, что их образумит! Когда я познакомился со всеми этими разнообразными точками зрения на проблему аборигенов, мне стало понятнее и то недовольство, которое испытывают аборигены и их лидеры. Не случайно они внимательно следят за негритянским движением в США. Вы помните, что в оправдание политики «Белой Австралии» приводился такой могучий довод: иммиграция цветных нежелательна, потому что Австралия не собирается импортировать расовые беспорядки. И пусть аборигенов очень мало и у них отсутствует единая крепкая организация, стоит лишь прислушаться к гневным речам их вождей, к словам, полным сарказма и ненависти, как вы начинаете осознавать, что Австралия бурным темпом идет по пути создания собственной, «доморощенной» расовой проблемы. ПОВЕСТЬ О ДВУХ ГОРОДАХ Чуть ли не по всякому поводу сиднейцы готовы наговорить вам с три короба. Об одном лишь они не скажут ни слова — о том, что Сидней красив. Вне всяких сомнений, Сидней один из красивейших городов мира, включая Рио-де-Жанейро и Стамбул. Мало можно найти мест на нашем шарике, достойных сравнения с его гаванью, великолепными заливами и пляжами, исполинским мостом (его общая длина превышает две мили), связывающим центр с северными пригородами. Силуэт города с его растущими, как грибы, небоскребами меняется столь быстро, что жители не успевают к нему привыкнуть! Сиднейцы обожают рассуждать о «виде». У каждого должен быть свой вид, и каждый (речь идет о новых богатых кварталах) старается перещеголять по этому показателю соседей. Вид по своему значению идет сразу за домашним зимним бассейном. Тут читатель вправе заметить, что я, мол, несу какую-то чепуху: с одной стороны, говорю, что сиднейцы не замечают красот своего города, а с другой — что они лопаются от гордости за прекрасный вид. Но тут есть одна тонкость: сиднейцы гордятся не столько видом на город, сколько. тем, что это их личный вид, вид из их дома или их квартиры. Сидней — крупнейший город страны, но Мельбурн, его извечный соперник, уже дышит ему в затылок. Как это обычно в таких случаях бывает, восемь статистических выкладок дали мне восемь различных цифр. Похоже все же, что в Сиднее живет что-то около 2 миллионов 250 тысяч жителей, в Мельбурне же — чуть больше 2 миллионов. Ну что ж, скажете вы, почти одно и то же. Пусть себе Сидней говорит (он это и делает), что он «самый крупный город в Австралии», тем более что Мельбурн и не оспаривает столь почетное право. Но дело, однако, в том, что Мельбурн и не подтверждает сиднеевский приоритет. Сколько ни ищите, вы нигде не увидите, что Мельбурн «второй по величине город Австралии». Ничего подобного! Вся литература, изданная в Мельбурне, сообщает, что он «один из двух крупнейших городов Австралии». Стоит также добавить, что Сидней и Мельбурн, сговорившись, утверждают, что в них живет больше трети населения страны. Сидней — сугубо австралийский город, со своей индивидуальностью и своими особыми прилетами. Одновременно это ужасно европейский город. И вообще город-космополит. Он суетится, спешит, он волнуется, и это оживление делает его удивительно привлекательным. Но в самом городе не так уж много достойных внимания объектов, а историей там вообще не пахнет. На небольшой карте достопримечательностей Сиднея шестое порядковое место (после некоторых государственных зданий, картинной галереи, ботанического сада и здания информационного центра) по праву занимает стоянка машин. Я понимаю, что осмотр комплекса государственных зданий — дело вкуса, что информационный центр одним понравится больше, другим меньше, но, скажите мне на милость, какой сумасшедший турист поедет за тридевять земель, чтобы полюбоваться видом стоянки машин?! Пройдитесь по Сиднею и вокруг Сиднея — и вы увидите, до какой степени все здесь заимствовано у Лондона. Вы обнаружите здесь Гайд‑парк, Бэйс‑уотер, Паддингтон, Кенсингтон, Кинг-кросс. А рядом — аборигенное: Ваттамолла, Парраматта, Воллонгонг, Ку‑Ринг‑Гай. И тут же европейское: один из пригородов носит всем на удивление название департамента во Франции — Воклюз. Мне все уши прожужжали о Кинг‑кроссе — сердце города, его гордости и самом убедительном доказательстве его космополитизма. В Сиднее это не железнодорожный вокзал, как его лондонский тезка, а Пиккадилли-сёркус, Челси и Сохо, скрученные в единое целое[3 - Пиккадилли-сёркус — район фешенебельных магазинов и ресторанов, Челси — рабочий квартал, а Сохо — район увеселений Лондона. — Прим. Ред.]. Однако единственное, в чем я готов поддержать репутацию Кинг- кросса, так это обилие ресторанов, и только. Я направлялся туда с великими надеждами найти безудержное веселье, шум буйной толпы и, может, даже чуточку аморальности, способной вызвать искру праведного авторского негодования. Ничего похожего! Быть может, я попал туда не в тот день, но весь район был потрясающе безжизненным. Унылый вид оживляли лишь кучки американских туристов, искавших то же, что и я. И когда я уже собирался покинуть Кинг‑кросс, на вымершей улице появился одинокий бородатый и босоногий мужчина. Был он печален и одинок. Был он похож на человека, взвалившего на себя непосильную ношу — поддерживать всемирно, известную репутацию самого лихого и эксцентричного района города, репутацию, в которую сам он давно уже не верил. Мне этот человек понравился — он выглядел человеком долга, сознательно исполняющим неприятное ему дело. Сидней задумал построить собственную оперу. Начинанию суждено было стать одним из величайших строительных скандалов нашего века. Вот суть дела. Датский архитектор Й. Утзон, чей проект получил на конкурсе первую премию, начал строить здание оперного театра, стоимость которого, по представлению правительства, должна была равняться 3 миллионам фунтов стерлингов. То, что последовало дальше, — просто-напросто очередное доказательство некоммуникабельности, существующей между бюрократами-чиновниками и вдохновенными художниками. Министр общественных работ штата Новый Южный Уэльс был почему-то потрясен, когда узнал, что вместо 3 миллионов. предстоит затратить 30 миллионов. При этом по-прежнему оставался открытым вопрос о том, когда же в здании зазвучат первые оперные мелодии (и сколько денег потребуется еще). На все это архитектор и его друзья по искусству отвечали, что новое здание — детище гения (что соответствует истине), не просто прекраснейшее и оригинальнейшее архитектурное сооружение второй половины столетия — а может, и всего столетия, — но еще и сооружение новаторское, экспериментальное. Разве возможно делать какие-то арифметические подсчеты того, что еще никто и никогда не делал?! В конце концов они ведь строят не какое-нибудь там правительственное здание! Министр был буквально доведен до слез. Напрасно кричал он, что бюджет есть бюджет, что ни одному казначейству в мире не пришлось бы по душе увеличение расходов в 10, а то и в 20 раз по сравнению с намеченной ранее суммой, что выражения типа «красота», «поэтичность линий» и «вдохновение» не вставишь ни в одну графу финансового отчета… В конце концов Утзон был обвинен в дилетантстве, слабой организации строительства, разбазаривании средств и т. п. Его уволили, и во главе строительства встал специальный комитет. Стоимость сооружения тем временем продолжала спокойненько расти, но теперь это никого особенно не огорчало: ведь средства на строительство театра стали поступать от лотереи. Чуть ли не по всякому поводу сиднейцы готовы наговорить вам с три короба. И одна из любимых тем разговора — вид из окна. Личный вид из личного окна. Если уж они заговорят о Сиднее вообще, то, будьте уверены, они заговорят об опере, открытия которой сиднейцы ждут уже много лет. Само здание уже построено. Оно стоит на берегу гавани и кажется издали огромным, исполненным изящества парусным судном, готовым покорить безбрежные воды. Что касается внутренней отделки, то здесь налицо явная диспропорция — целая комиссия архитекторов вряд ли может достойно конкурировать с вдохновенной мыслью Утзона… Пройдет лет 10–20, и мир едва ли вспомнит, что за министр общественных работ Нового Южного Уэльса построил оперу, а вот имя архитектора, который достроить ее, к сожалению, не успел, останется в памяти людей. Пока же об этой опере австралийцы говорят больше, чем о Метрополитен-опера и Ла Скала, вместе взятых. Откровенно говоря, просто обидно будет, когда ее достроят окончательно. К счастью, такая скорая опасность ей как будто не грозит! Все это было бы совсем хорошо, если б не одно обстоятельство: Мельбурн грозится построить свою собственную оперу, причем построить раньше. Соперничество между Сиднеем и Мельбурном острее любого иного соперничества, существующего в Австралии. Во всех других случаях соперничают штаты, здесь соперничество сконцентрировано в городах. И все же тот факт, что штат Виктория был когда-то частью Нового Южного Уэльса, сыграл немалую роль. Второй город Австралии долго рос и развивался, оставаясь в пределах штата Новый Южный Уэльс, что ужасно тяготило горожан — во-первых, им хотелось самоопределения; во-вторых, они считали, что Сидней расположен страшно далеко. Разумеется, власти штата и слышать не хотели об отделении. Тогда была составлена жалостливая, исполненная любви и преданности к королеве Британии петиция, которая, как и ожидалось, растрогала Викторию. Она разрешила образовать новый штат, получивший, естественно, ее имя. Так что Виктория по сути своей является блудной дочерью, вознамерившейся доказать матери свою самостоятельность. Сиднею же оставалось принять позу чопорного отца семейства, не позволяющего себе ничему удивляться. Новый Южный Уэльс хотя и не самый крупный, зато самый древний, самый населенный и самый индустриальный штат Австралии. Виктория — самый маленький штат на материке, но по количеству населения и уровню промышленного развития он уступает лишь Новому Южному Уэльсу. Великое различие между двумя соперничающими штатами — так сказать, водораздел между двумя великими цивилизациями — заключается в том, что в Новом Южном Уэльсе «однорукие бандиты»[4 - «Однорукие бандиты» — разговорное название игральных автоматов. — Прим. Ред.] разрешены, а в Виктории они запрещены. Да, я забыл еще одно принципиальное различие: в Новом Южном Уэльсе австралийский футбол (который, кстати, на футбол не похож) считается детской забавой, тогда как в Виктории ему отдаются с самозабвением. В Мельбурне реже бывают дожди, а потому на языке сиднейцев его именуют «пеклом». В Сиднее больше солнечных дней, что переводится на язык жителей Мельбурна как «тропическая душегубка». В Мельбурне несколько раньше наступает прохладный сезон, на что сиднейцы реагируют так: «У них же арктический холод!» Мельбурн очень похож на Сидней. Одно из кардинальных различий между извечными соперниками — Сиднеем и Мельбурном — погода. В Сиднее чаще бывает солнце («Тропическая душегубка/» — реагируют мельбурнцы), в Мельбурне раньше наступает прохладный сезон («Арктический холод!» — не остаются в долгу сиднейцы). Что греха таить, у Мельбурна нет своего моста через гавань и нет таких видов, как в Сиднее, но зато у него есть очаровательная река Ярра, да и в целом этот город выглядит приятнее, он лучше построен, чем Сидней. В самой атмосфере Мельбурна разлиты спокойствие и достоинство (что на языке сиднейцев звучит как «смертельная скука»), В атмосфере же Сиднея больше живости (что на языке мельбурнцев звучит как «бестолковая, вульгарная суета»). Ну и что же, что в Мельбурне нет моста? Зато в Мельбурне ежегодно в первый вторник ноября проводятся грандиозные конные состязания, которые жители города не променяют ни на один мост в мире! Простите мне кощунственную мысль: внимательно вглядевшись во все эти различия между враждующими городами, я почему-то их не обнаружил! Они в целом куда меньше, чем различия между городами и жителями северной и южной Италии или швейцарцами, говорящими на двух разных языках — французском и немецком. Конечно, я отчетливо осознаю, что теперь мне нельзя и носу показать ни в Сидней, ни в Мельбурн. И все же мой неукротимый дух продолжает настаивать на своем: — Мельбурн очень похож на Сидней! Слышите?! А Сидней на Мельбурн! ОТДЕЛИВШАЯСЯ ТАСМАНИЯ Внешний мир почти ничего не знает о королевской семье, проживающей на Тасмании. Да что там внешний! — сами жители Тасмании относятся к ней с хорошей долей юмора. И тем не менее королевская семья существует. Было время, когда Тасмания носилась с идеей отделения от Австралии, намереваясь основать новую монархию. Причем тасманийцы вовсе не собирались импортировать монарха, они не пригласили бы на трон ни Гогенцоллерна, ни Гогенштауфена, ни Бурбона, ни даже Ганновера — если уж Тасмании суждено жить под королем, пусть он будет свой собственный, туземный. И таковой был намечен, хотя и неофициально. Его так и не короновали, что, впрочем, не означает, будто все его позабыли и совсем перестали уважать. Глаза королевской семьи до сих пор купается в лучах популярности, окружающей, как правило, всех претендентов, хотя сам он мало уже на что претендует. Да и среди его потенциальных подданных редкий человек полагает, что у короля хоть когда-нибудь появится серьезный шанс стать настоящим королем. Но, с другой стороны, разве это обстоятельство может помешать жить легенде?! Как объяснил мне один местный роялист, «туризм от этого только выигрывает». Пo австралийским масштабам, Тасмания — крошка, да и в отношении плотности населения, треть которого проживает в Хобарте, рекордов она не побивает. Больше всего Тасмания известна внешнему миру туризмом и изумительного вкуса яблоками. Впрочем, есть одна область, где она действительно недосягаема. Это фауна. Конечно, Тасмания давным-давно отказалась от мысли отделиться от Австралии. Вероятно, по той простой причине, что она и так отделена от нее. Правда, не политически — Тасмания остается одним из шести штатов, хотя многие австралийцы об этом не догадываются и, отправляясь на Тасманию, стремятся обзавестись заграничным паспортом (и паспорт, и специальное разрешение требуются для посещения подопечной Австралии Территории Палуа). Тасмания отделена от Австралии прежде всего геологически. Бассов пролив не всегда существовал, его возраст вряд ли превышает несколько сот миллионов лет. Обычно о таком промежутке времени геологи говорят с нескрываемым пренебрежением, как о вещи, едва ли достойной упоминания. Но, что важнее всего, Тасмания отделена от континента психологически. Тасманиец — не австралиец, он — тасманиец, точно так же, как йоркширец — йоркширец[5 - Йоркшир — графство на севере Англии, жители которого славятся особым, «провинциальным патриотизмом». Прим. ред.], а не англичанин. Но поскольку в политическом отношении тасманиец вынужден быть и австралийцем (в точности так же, как нашему бедному йоркширцу приходится быть англичанином), то не может же он называть остальных австралийцев австралийцами. Он называет их «теми, с материка». Те, с материка» — тут не должно быть никаких сомнений — термин презрительный. Когда его произносит настоящий гордый тасманиец, вы понимаете, что «материк». — всего лишь маленький, ничтожный придаток Тасмании. К слову сказать, иностранцы котируются на Тасмании много выше, чем «те, с материка». Стопроцентный иностранец — венгр, мальтиец, даже англичанин — может рассчитывать на Тасмании на лучший прием, чем житель Аделаиды или Воллонгонга. Тасманийско-австралийские взаимоотношения — копия англо-австралийских взаимоотношений. Тасмании претит роль бедной колониальной визави Австралии. И не только потому, что островитяне по привычке смотрят на континент свысока, но и потому, что они понимают: «те, с материка» и ду- мать-то о них забыли. Вот и приходится Тасмании самой заботиться о собственном прославлении. «Наша регата — самое грандиозное водное состязание в южном полушарии!» — говорят на Тасмании, и в этом что-то действительно есть — ведь конечная точка маршрута регаты — Сидней — Хобарт находится на Тасмании. Жители острова невероятно гордятся страшным лесным пожаром, случившимся в жарком сухом феврале 1967 года. Огонь едва не уничтожил столицу Тасмании Хобарт, но зато весь мир с тревогой взирал на Тасманию, и то были лучшие часы в ее истории! Пожар достиг такой силы, что слова «Тасмания» и «Хобарт» несколько дней не сходили с первых полос мировой прессы. И сейчас вам с горделивой радостью покажут последствия несчастья. «Здесь был пивоваренный завод. Он сгорел дотла», — сообщил мне один местный юноша. В его голосе звучало такое радостное волнение, словно он собственноручно спалил предприятие! Ритм жизни на Тасмании более умеренный и исполнен куда большего самоуважения, чем на материке. И подход тасманийцев ко многим проблемам куда более спокойный, лишенный какой- либо горячности. Они ненавидят суету и спешку, не обнаруживая в них никакого здравого смысла. Когда они беседуют о порядках на материке, то чаще всего употребляют слова типа «сумасшедшая гонка», «крысиные бега», «припадочные» и т. д. Все это верно, однако, пока не прозвучит слово «футбол». Говорят, что тасманийские болельщики фанатичнее викторианских; уверяют даже, что на душу населения играющих в футбол на Тасмании приходится много больше, чем где-либо в Австралии. А поскольку речь идет об австралийском футболе, то много больше, чем во всем мире. И, само собой разумеется, во всем южном полушарии… По австралийским масштабам, Тасмания — крошка, ее площадь около 26 тысяч квадратных миль (почти как Шотландия), то есть меньше одной трети площади штата Виктория, являющегося, как известно, не самым крупным штатом Австралии. Население острова 370 тысяч человек — чуть больше одной десятой населения Шотландии, отнюдь не самого перенаселенного уголка планеты. Половина населения живет в Хобарте (125 тысяч) и Лонсестоне, втором городе острова (60 тысяч). Столица Хобарт лежит у подножья горы Веллингтон. Это удивительно приятный, ласкающий взор город, с великолепной гаванью и ярким экзотическим колоритом. Элегантный мост через Дервент напоминает даже сиднейский. Он был открыт в 1963 году, заменив старый, менее эффектный, менее красивый, хотя и более романтичный, плавучий мост. Разнообразные ландшафты Тасмании, красоты природы привлекают орды туристов; до 200 тысяч «тех, с материка» приезжают сюда ежегодно. Поначалу Тасмания не признавала пришельцев, но потом «опомнилась». Впрочем, здесь до сих пор нет еще роскошных отелей, изысканных ресторанов, ночных клубов, стриптиза, казино. Отцы Хобарта и старейшины штата рассудили, что в Тасманию должны приезжать те, кто хочет полюбоваться красотами ее природы. Это они готовы предоставить в изобилии. Некоторые туристы, конечно, недовольны. Они согласны любоваться природой днем, а ночью им хотелось бы любоваться обнаженными красотками или, на худой конец, посидеть за рулеткой. Ну и черт с ними! — порешили единогласно отцы Хобарта. Зато для всех остальных австралийцев Тасмания заготовила один неповторимый сюрприз — австралийцы чувствуют себя здесь как за границей и в то же время каждую минуту убеждаются, что их язык здесь прекрасно понимают! Кроме туризма и выращивания яблок (в Англии они недаром так высоко ценятся), в Тасмании развиваются разнообразные обрабатывающие и добывающие отрасли промышленности. Это единственный штат Австралии, не испытывающий недостатка в воде, отсюда и обилие здесь электроэнергии. Гидроэнергетические ресурсы Тасмании лишь не многим уступают ресурсам всей материковой Австралии. А уж что касается фауны, то в этом отношении Тасмания прочно удерживает первое место. Как когда-то Австралия отделилась от остальной земли, так и Тасмания спустя какую-то сотню миллионов лет (миллионы лет сюда, миллионы лет туда — какое это, в конце концов, имеет значение?) отделилась от Австралии, сохранив для нас, таким образом, редчайших животных, которых теперь уже не сыскать на материке. «Карманный ежегодник Тасмании» (1966 год) отмечает: «Австралия может рассматриваться… как обширное прибежище для примитивных млекопитающих, не пострадавших в результате появления на свет высших форм. Тасмания же, став островом, стала прибежищем в прибежище». Не говоря уж о дюжине различных видов крыс и летучих мышей, здесь водятся два уникальных вида млекопитающих: яйцекладущие (их полномочными представителями являются утконос и ехидна) и знаменитые сумчатые, которых на Тасмании двадцать видов (среди них — кенгуру и валлаби). Примерно десять разновидностей этих редкостей водятся лишь на Тасмании — к вящему удовольствию местных зоологов и, увы, еще большей радости местных меховщиков. Если сама Австралия находится у черта на куличках, то Тасманию судьба забросила еще дальше. Но с каждым годом она становится (себе на горе) все ближе и ближе к остальному человечеству. Одному американскому мультимиллионеру долго рассказывали об истории, природе и красотах острова. Его забросали статистическими сведениями о его ресурсах, туризме, промышленности, гидростанциях. Наконец он раздраженно прервал собеседника: — Все это прекрасно. Ответьте мне на один- единственный вопрос — с кем мне договориться о покупке? notes Примечания 1 Справедливости ради стоит сказать, что Австралия унаследовала не только «дух легендарных Двухсот» и нескольких тысяч уголовников, но и гордый дух ирландских повстанцев, сосланных сюда английской короной после восстания 1798 года. Дело в том, что после отделения от Англии Соединенных Штатов английское правительство решило использовать вновь открытые земли как удобное место новой ссылки, в том числе и своих политических противников. — Прим. Ред. 2 Джон Ките (1795–1821), Эбенезер Эллиот (1781–1849) — выдающиеся английские поэты. — Прим. Ред. 3 Пиккадилли-сёркус — район фешенебельных магазинов и ресторанов, Челси — рабочий квартал, а Сохо — район увеселений Лондона. — Прим. Ред. 4 «Однорукие бандиты» — разговорное название игральных автоматов. — Прим. Ред. 5 Йоркшир — графство на севере Англии, жители которого славятся особым, «провинциальным патриотизмом». Прим. ред.